Это были встречи веселые, в духе рассказов Антоши Чехонте. Чехов был тогда еще А. Чехонте, а я -- маленьким гимназистом. Было это в Москве, в Замоскворечьи.

   В тот год мы не ездили на дачу, и я, с Пиуновским Женькой, -- упокой, Господи, его душу: пал на Карпатах, сдерживая со своим батальоном напор австрийской дивизии, за что награжден посмертно Св. Георгием, -- днями пропадал в Нескучном. Мы строили вигвамы и вели жизнь индейцев. Досыта навострившись на индейцах, мы перешли на эскимосов и занялись рыболовством, в Мещанском Саду, в прудах. Так назывался сад при Мещанском Училище, на Калужской. Еще нечищенные тогда пруды славились своими карасями. Ловить посторонним было воспрещено, но Веревкин Сашка, сын училищного инспектора, был наш приятель, и мы считали пруды своими. В то лето карась шел, как говорится, дуром: может быть чуял, что пруды скоро спустят, и всё равно погибать, так лучше уж погибать почетно. Женька так разъярился, что оттащил к букинисту латинский словарь и купил "дикообразово перо" -- особенный поплавок, на карасей. Чуть заря -- мы уже на прудах, в заводинке, густо заросшей "гречкой", где тянулась проточина, -- только-только закинуть удочку. Женька сделал богатую прикормку -- из горелых корок, каши и конопли, "дикообразово перо" делало чудеса, и мы не могли пожаловаться. Добычу мы сушили, и толкли питательный порошек или, по индейски, -- пеммикан, как делают это эскимосы.

   Было начало июня. Помню, идем по зорьке, еще безлюдным садом. В верхушках берез светится жидким золотцем, кричат грачата, щебечут чижики по кустам, и слышно уже пруды: тянет теплом и тиной, и видно между березами в розоватом туманце воду. Только рыболовы знают, что творится в душе, когда подходишь на зорьке к заводинке, видишь смутные камыши, слышишь сонные всплески рыбы, и расходящийся круг воды холодком заливает сердце.

   -- А, чорррт!.. -- шипит, толкая меня, Женька, -- сидит какой-то... соломенная шляпа!..

   Смотрим из-за берез: сидит -- покуривает, удочки на рогульках, по обе стороны. Женька шипит: "пощупаем, не браконьер ли?" Но тут незнакомец поднимается, высокий, голенастый, и -- раз! тащит громадного карасищу, нашего, черноспинного, чешуя в гривенник, и приговаривает, баском таким: "иди, голубчик, не упирайся", -- спокойно так, мастера сразу видно. И кому-то кричит налево: "видали, каков лапоток?" А это, сбоку, под ветлами, Кривоносый ловит, воспитатель училищный. А незнакомец на кукан карася сажает, прутик в рот карасю просунул, бичевочку под жабры, а на кукане штуки четыре, чисто подлещики, с нашей прикормки-то. Видим -- место всё неудобное, ветлы, нельзя закинуть. И Кривоносый тащит -- красноперого, золотого, бочка оранжевые, чуть с чернью. А карасище идет, как доска, не трепыхнется. Голенастый, в чесучевом пиджаке, в ладоши даже захлопал: "не ожидал какое тут у вас рыбье эльдорадо! буду теперь захаживать". Смотрим -- и на другой удочке тюкает, повело... Женька шипит -- "надо какие-нибудь меры... самозванцы!" А незнакомец выволок золотого карасищу, обеими руками держит и удивляется: "не карась, золотая медаль!" Сердце у нас упало. А Кривоносый орет -- "а у меня серебряная, Антон Павлыч!.." А незнакомец опять золотого тащит... -- и плюнул с досады в воду: плюхнулся карасище, как калоша. Ну, слава тебе, Господи!

   Подошли поближе, уж невтерпеж, Женька рычит: "а, плевать, рядом сейчас закину". Смотрим... -- чу-уть поплавок, ветерком будто повело, даже не тюкнуло. Знаем -- особенное что-то. И тот, сразу насторожился, удочку чуть подал, -- мастера сразу видно. Чуть подсек, -- так там и заходило. И такая тишь стала, словно все померли. А оно -- в заросли повело. Тот кричит: "не уйдешь, голуба... знаю твои повадки, фунтика на два, линь!.." А линей отродясь тут не было. Стал выводить... -- невиданный карасище, мохом совсем зарос, золотце чуть проблескивает. А тот в воду ступил, схватил под жабры и выкинул, -- тукнуло, как кирпич. Кинулись мы глядеть, и Кривоносый тут же. Голенастый вывел из толстой губы крючок, -- "колечко" у карасины в копейку было, гармонья словно! -- что-то на нас прищурился и говорит Кривоносому, прыщавому, с усмешкой: "мещане караси у вас, сразу видно!" А Кривоносый спрашивает, почтительно: "это в каком же смысле... в Мещанском пруду-с?" А тот смеется, приятно так: "благородный карась любит ловиться в мае, когда черемуха... а эти видно, Аксакова не читали". Приятным таким баском. Совсем молодой, усики только, лицо простое, словно у нашего Макарки из Крымских бань. -- "А вы, братцы, Аксакова читали?" -- нам-то, -- "что же вы не зажариваете?.." Женька напыжился, подбородок втянул, и басом, важно: "зажарим, когда поймаем". А тот вовсе и не обиделся: "молодец, -- говорит, -- за словом в карман не лезет". А Женька ему опять: "молодец в лавке, при прилавке!" -- и пошел направо, на меня шипит: "девчонка несчастная, а еще "Соколиное перо", чорт... сказал бы ему, наше место, прикормку бросили!" Стали на место, разматываем. Ветлы нависли сажени на две от берега, чуть прогалец, поплавку упасть только-только.

   Размахнулся Женька, -- "дикообразово перо" в самом конце и зацепилось, мотается, а мотыль-наживка над самой водой болтается. А там опять карасищу тащут! Женька звонил-звонил, -- никак отцепить не может, плещет ветками по воде, так волны и побежали.

   -- "Плевать, всех карасей распугаю, не дам ловить!" А "дикообразово перо" пуще еще запуталось. Незнакомец нам и кричит: "ну, чего вы там без толку звоните! ступайте ко мне, закидывайте, места хватит!" А Женька расстроился, кричит грубо: "заняли наше место, с нашей прикормки и пользуйтесь!" И всё звонит. А незнакомец, вежливо так: "что же вы не сказали? у нас, рыболовов, правила чести строго соблюдаются... прошу вас, идите на ваше место... право, я не хотел вам портить!" А Кривоносый кричит -- "чего с ними церемониться! мало их пороли, грубиянов... на чужой пруд пришли -- и безобразничают еще. По какому вы праву здесь?" А Женька ему свое: "по веревкинскому, по такому!" Кривоносый и прикусил язык.

  

   А клевать перестало, будто отрезало: распугал Женька карасей. Похлестали они впустую, незнакомец и подошел к нам. Поглядел на нашу беду и говорит: "Не снять. У меня запасная есть, идите на ваше место",-- и дает Женьке леску, с длинным пером, на желобок намотано, -- у Перешивкина продается, на Маховой. -- "Всегда у нас, рыболовов, когда случится такое..." -- потрепал Женьку по синей его рубахе, по "индейской":-- "уж не сердитесь..." Женька сразу и отошел. -- "Мы, говорит, не из жадности, а нам для пеммикана надо". -- "А-а, -- говорит тот, -- для пеммикана... будете сушить?" -- "Сушить, а потом истолкем в муку... так всегда делают индейцы и американские эскимосы... и будет пеммикан". -- "Да, говорит, понимаю ваше положение. Вот что. Мне в Кусково надо, карасей мне куда же... возьмите для пеммикана".. Вынул портсигар и угощает: "не выкурят ли мои краснокожие братья со мною трубку мира?" Мы курили только "тере-тере", похожее на березовые листья, но всё-таки взяли папироску. Сели все трое и покурили молча, как всегда делают индейцы. Незнакомец ласково поглядел на нас и сказал горлом, как говорят индейцы: "Отныне мир!" -- и протянул нам руку. Мы пожали, в волнении. И продолжал: -- "Отныне, моя леска -- твоя леска, твоя прикормка -- моя прикормка, мои караси -- твои караси!" -- и весело засмеялся. И мы засмеялись, и всё закружилось, от куренья.

   Потом мы стали ловить на "нашем" месте, но клевала всё мелочь, "пятачишки", как называл ее наш "бледнолицый брат". Он узнал про "дикообразово перо", и даже про латинский словарь, пошел и попробовал отцепить. Но ничего не вышло. Всё говорил: "как жаль, такое чудесное "дикообразово перо" погибло!" -- "Нет, оно не погибнет!" -- воскликнул Женька, снял сапоги и бросился в брюках и в синей своей рубахе в воду. Он плыл с перочинным ножом в зубах, как всегда делают индейцы и эскимосы, ловко отхватил ветку и поплыл к берегу с "дикообразовым пером" в зубах. -- "Вот!" -- крикнул он приятному незнакомцу, отныне -- брату: -- "задача решена, линия проведена, и треугольник построен!" Это была его поговорка, когда удавалось дело. -- "Мы будем отныне ловить вместе, заводь будет расчищена!" Брат бледнолицый вынул тут записную книжечку и записал что то карандашиком. Потом осмотрел "дикообразово перо" и сказал, что заведет и себе такое. Женька, постукивая от холода зубами, сказал взволнованно: "отныне "дикообразово перо" -- ваше, оно принесет вам счастье!" Незнакомец взял "дикообразово перо", прижал к жилету, сказал по-индейски -- "попо-кате-петль!", что значит "Великое Сердце", и положил в боковой карман, где сердце. Потом протянул нам руку и удалился. Мы долго смотрели ему вслед.

   -- Про-стяга! -- взволнованно произнес Женька, высшую похвалу: он не бросал слова на ветер, а запирал их "забором зубов", как поступают одни благородные индейцы.

   Мимо нас прошел Кривоносый и крикнул, тряся пальцем:

   -- Отвратительно себя ведете, а еще гимназисты! Доведу до сведения господина инспектора, как вы грубили уважаемому человеку, больше вашей ноги здесь не будет, попомните мое слово!

   Женька крикнул ему вдогонку: "мало вас драли, грру-биянов" -- сплюнул и прошипел: "бледнолицая с-со-ба-ка!.."

   Припекло. От Женьки шел пар, словно его сварили и сейчас будут пировать враги. Пришел Сашка Веревкин и рассказал, что незнакомец, -- брат надзирателя Чехова, всю ночь играл в винт у надзирателей, а потом пошли ловить карасей... что он пишет в "Будильнике" про смешное, -- здорово может прохватить! -- а подписывает, для смеха, -- Антоша Чехонте. А Кривоносого выгонят, только пожаловаться папаше, -- "записано в кондуите про него -- "был на дежурстве не в порядке, предупреждение". Женька сказал: "чорт с ним, не стоит". Он лежал на спине, мечтал: нежное что то было в суровом его лице.

   Случилось такое необычное в бедной и неуютной жизни, которую мы пытались наполнить как-то... нашим воображением. Многого мы не понимали, но сердце нам что-то говорило. Не понимали, что наш "бледнолицый брат" был, по истине, нашим братом в бедной и неуютной жизни и старался ее наполнить. Я теперь вспоминаю, из его рассказов, -- "Монтигомо", Ястребиный Коготь..." -- так, кажется?..

  

   Июль, 1934 г.

   Алемон.